Глава II. Гвардейский подпрапорщик
Лермонтов провел в гвардейской школе «два страшных года» (по собственному его выражению). Близкий друг поэта А. Шан-Гирей вспоминал впоследствии: «Нравственно Мишель в школе переменился не менее, как и физически, следы домашнего воспитания и женского общества исчезли; в то время в школе царствовал дух какого-то разгула, кутежа, бамбошерства; по счастию, Мишель поступил туда не ранее девятнадцати [восемнадцати] лет и пробыл там не более двух; по выпуске в офицеры все это пропало...».
По несчастию, заметим теперь мы, Мусоргский поступил в гвардейскую школу в гораздо более раннем возрасте (тринадцати лет) и пробыл в ней не два, а четыре года; прибавьте сюда еще подготовительный год в пансионе Комарова, и выйдет, что почти все свое отрочество — время, когда начинает формироваться характер и когда так важно и нужно было ярко одаренному Модесту углубиться в занятия науками и искусством,— он вынужден был провести в совершенно чуждой ему, разлагающей обстановке.
Да, вынужден. И вряд ли правы биографы композитора П. и В. Слетовы, упрекая его в том, что он не проявил тогда «стойкой идейной сознательности». Двенадцати- или тринадцатилетний мальчик и не мог проявить этой «стойкой идейной сознательности», ибо понятия не имел, что представляла собою в действительности Школа гвардейских подпрапорщиков — она рисовалась ему в идеальном свете (по рассказам отца и матери). Да если бы вдруг и проявил требуемую строгими биографами сознательность, все равно его б определили в ту же школу: выбирать тогда он тоже не мог.
Ну а в дальнейшем он выказал не только стойкую сознательность, но истинное мужество идейного борца: проведя четыре года в Школе подпрапорщиков, а затем еще несколько лет «восхитительной» жизни в гвардейской среде, он сумел стать Мусоргским.
И с какою стремительною силой раскрывался и рос его гений! Своего «Бориса Годунова» — величайшее произведение русского оперного искусства — Мусоргский написал в тридцатилетнем возрасте. Но увы, годы его злосчастной военной карьеры не прошли бесследно; в творческом развитии композитора, в его профессиональном образовании упущено было золотое время отрочества и ранней юности, а то, что им было тогда «приобретено», лишь подорвало смолоду его силы и сократило жизнь. Горько думать, что этому гениальному художнику суждено было стать офицером лейб-гвардии Преображенского полка, чтобы умереть «денщиком» в Николаевском военном госпитале...
Нормы духовной жизни в Школе гвардейских подпрапорщиков были снижены до полного убожества, зато «дух разгула, кутежа, бамбошерства», о котором говорит А. Шан-Гирей в своих воспоминаниях о Лермонтове, продолжал царить и процветать и в бытность Мусоргского и позднее.
Школа представляла собою благоустроенный, в известном отношении даже роскошный, каземат — с соответствующим «идейным воспитанием». Будущих гвардейцев классически муштровали, учили фронту, военному уставу, бравым парадировкам, светским манерам; усердно выбивая «всякую дурь из головы», внушали строгое чинопочитание, непрекословное повиновение начальству, барское отношение к подчиненным и наипаче умение блюсти честь мундира. Начальство заботилось и об их внешнем лоске; каждого юнкера обслуживал крепостной раб — лакей, находившийся в полном его распоряжении. Существовали, разумеется, и обязательные предметы для «умственного развития» (помимо закона божьего,— история, русский и французский языки, математика, даже физика и химия). Однако серьезно заниматься обязательными научными предметами было необязательно. Побольше времени и внимания уделялось — и не без поощрения начальства — светским развлечениям и лихим юнкерским забавам.