Глава I. В деревне
К тому времени в дом приглашена была более опытная преподавательница немка (имя ее осталось неизвестным), с которою Модест продолжал занятия вплоть до отъезда в Петербург. Любя музыку, родители поощряли его успехи, отнюдь не думая, однако, о большой будущности своего сына на художественном поприще — об этом тогда не могло быть и речи. Но они твердо верили, что артистический талант и уменье блеснуть им в салонах способствует продвижению в «свете». В этом смысле одаренность Модеста внушала особые надежды.
Жизнь в каревской усадьбе текла неспешно, непринужденно, но там ие забывали о традициях «старинной семьи». Обоим братьям предназначалась блестящая военная карьера. Они должны были поступить в Школу гвардейских подпрапорщиков (куда принимались сыновья родовитых дворян с тринадцатилетнего возраста). Соответственно, в духе старых дворянских традиций, они получили первоначальное домашнее воспитание, как обычно, не слишком замысловатое: хороший тон, изящество манер, уменье свободно изъясняться по-французски, самое элементарное по части наук и музыка как развлечение для души в «хорошем тоне».
Все это давалось Модесту легко. С изящными манерами и с французским (отчасти также с - немецким) он свыкся, как с хорошо сшитым «костюмом», без которого, впрочем, охотно обходился за пределами усадьбы; в науках ему помогала сообразительная любознательность; о музыке и говорить нечего — подобно юному Листу, он освоился с нотными знаками раньше, чем с грамматикой и синтаксисом, и уже в детские годы музыка была для него нечто большее, нежели развлечение, хотя, по всей вероятности, он и не сознавал еще этого.
Педагогический репертуар его домашних занятий основывался преимущественно на пьесах салонного либо чисто технического характера. Истинное богатство музыки он постиг значительно позднее. Но нет никакого сомнения в том, что, развивая слух и память, овладевая инструментом и «техническим аппаратом», он продолжал увлекавшие его с первых лет импровизации, о которых упоминает в Автобиографической записке. Пусть они остались неизвестными (иначе и быть не могло),— нам известно, с какою поразительною силою раскрылся впоследствии импровизаторский дар Мусоргского.
Гениальность художника выказывается в мощном всеобъемлющем развитии, распознается же с первоистоков. Ранние проявления исключительной одаренности не редкость в жизни великих музыкантов (загляните в их биографии). Одаренность Мусоргского проявилась не только рано, но и весьма своеобразно.
Ознакомление с духом народной жизни было главным импульсом музыкальных импровизаций еще до первых занятий, говорит композитор, вспоминая о сказках няни, слышанных в самом раннем детстве. И над этим признанием стоит призадуматься. Ведь сказки, как уже замечено было, послужили лишь началом «ознакомления с духом народной жизни». Подрастающему Модесту открывался не только мир сказочный, фантастический, но и реальный мир жизни народной. Он многое видел и слышал, наблюдал и подмечал. У него были свои знакомцы и среди «мужичков», которых он «любил послушивать», и среди крестьянских ребят, с которыми нередко проводил деревенские досуги. И все это — на просторах поэтичной природы псковского края, с его полями, лесами и озерами, с его песнями, легендами и поверьями.
Зная острую восприимчивость одаренной натуры Мусоргского, нетрудно догадаться, что этот поток разнообразных впечатлений возбуждал рано проявившуюся в нем склонность к импровизации, а систематические занятия музыкой развивали и способность к импровизации, зарождая, быть может, первые попытки сочинения.
Разумеется, он не умел еще осмыслить свои впечатления и лишь откликался на них в непосредстственных, по-детски наивных импровизациях. Но они не забылись, не миновали бесследно и где-то глубоко в «подпочве сознания» заронили семена будущих всходов. Знаменательно, что через много лет, составляя Автобиографическую записку, Мусоргский прежде всего вспомнил об этих импровизациях в прямой связи с их народными первоистоками: впечатления и образы народной жизни с детства, самого раннего, пробудили в Мусоргском музыкальное чувство и творческий дар, словно предначертав трудный — и радостный и скорбный — путь его дерзаний и борений в искусстве, путь, соединивший судьбу композитора с судьбою народа.
Но прошло немало времени и потрачено было немало сил, прежде чем Мусоргский осознал истинное свое призвание, отдавшись ему безраздельно, со всею страстностью цельной художнической натуры. Условия и условности дворянского воспитания воспрепятствовали естественному развитию его творческого таланта и в том именно направлении, которое соответствовало его духу и характеру. Сызмала ему внушили мысль о светской карьере гвардейца, и в детском воображении она представлялась хоть и неясной, но все ж увлекательной. Он свыкся с нею. Тем более, что музыка, согласно понятиям родителей, должна была украсить его карьеру. Усердно разыгрывая этюды Герца, ноктюрны Фильда, он приводил в умиление семью и принятое в ней общество.
— Отец, обожавший музыку,— отмечает Мусоргский в Автобиографической записке,— решил развить способности ребенка,— и дальнейшие музыкальные занятия были уже с Ан. Герке, в Петербурге.
Решение отца возникло, очевидно, в связи с необходимостью везти старшего сына Филарета, которому исполнилось тринадцать лет, в столицу — для поступления в Школу гвардейских подпрапорщиков. Модесту минуло только десять, и он мог еще три года прожить в родном Кареве. Музыкальные успехи сына, а может, и честолюбивые помыслы отца ускорили ход событий. Решено было взять в Петербург и Модеста.
В августе 1849 года семья тронулась в путь.