«Борис Годунов»
Какой обширный, богатый мир искусство, если целью взят человек!
М. П. Мусоргский, из письма к А. А. Голенищеву-Кутузову
Я разумею народ как великую личность, одушевленную единою идеею. Это моя задача. Я попытался разрешить ее в опере...
Автограф-посвящение М. П. Мусоргского на клавире оперы «Борис Годунов»
В одном из писем Мусоргский раскрыл гуманистическую основу своих эстетических воззрений: «Греки боготворили природу, значит, и человека. И великая поэзия и наикрупнейшие художества от того произошли. Продолжаю: человек в лестнице творчества природы составляет высший организм (по крайней мере на Земле), и этот высший организм обладает даром слова и голоса, не имеющим себе равных в земных организмах вообще. Если допустить воспроизведение художественным путем человеческого говора со всеми его тончайшими и капризнейшими оттенками, изобразить естественно, как жизнь и склад человека велит,— будет ли это подходить к боготворению человеческого дара слова? И если возможно самым простым способом, только строго подчиняясь художественному инстинкту в ловле человеческих голосовых интонаций, хватать за сердце, то не следует ли заняться этим? А если при этом можно схватить и мыслительную способность в тиски, то не подобает ли отдаться такому занятию? Без подготовки супа не сваришь. Значит: подготовясь к сему занятию, хотя бы „Женитьбой" Гоголя, капризнейшей штукой для музыки, не сделаешь ли хорошего дела, т. е. придвинешься ближе к заветной жизненной цели?» Именно к этой, самой главной для себя цели Мусоргский подошел, начав работу над «Борисом Годуновым».
Осенью 1868 года весь балакиревский кружок увлекся сочинением опер: Бородин обдумывал сюжет «Царской невесты», Кюи заканчивал свою оперу «Вильям Ратклиф», Римский-Корсаков начал работу над своей первой оперой «Псковитянка».
Удачным оказался совет В. В. Никольского Мусоргскому писать оперу на сюжет пушкинского «Бориса Годунова».
С одной стороны, композитора вообще всегда интересовали проблемы значительные и глубокие, а исторически переломное время начала XVII века в России было для него захватывающе интересным. (После смерти царя Феодора Иоанновича его вдова— царица Ирина Годунова, сестра Бориса, ушла в монахини. Бориса Годунова, фактически правившего при Феодоре Иоанновиче, венчали на царство. Неустойчивостью его положения как царя воспользовалась Польша: под именем «воскресшего» царевича Дмитрия на Москву стал наступать самозванец, претендующий на царский престол.) Характерно, что действие оперы Глинки «Иван Сусанин» происходит в это же смутное время. И это не случайное совпадение: проявилось единство духа и общность композиторов в подходе к отечественной истории. Кроме того, как сторонник демократических идей 60-х годов, Мусоргский всегда сочувствовал тяжелой крестьянской доле, и период народных волнений и восстаний привлек его как период крупных психологических переворотов в сознании народа.
С другой стороны, заинтересовала композитора и личность Бориса Годунова — царя, желающего блага для своего народа, человека, чьи усилия разбиваются о роковую стену равнодушия, противодействия и просто невезения, любящего отца и одновременно преступника, терзаемого угрызениями совести (по трактовке А. С. Пушкина, основывающейся на «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина, Борис Годунов был причастен к убийству малолетнего царевича Димитрия, будущего наследника царя Феодора Иоанновича). Образ был глубок и сложен, и характерная для Мусоргского склонность к правдивости и тонкой прорисовке психологического портрета нашла прекрасную почву. Трагическая и мрачная фигура царя Бориса напоминает другого героя, увлекшего Мусоргского десять лет назад,— царя Эдипа. Оба они представляют собой романтический тип мудрого, благородного правителя, преследуемого злым роком и лишь смертью искупающего свою вину. Но если царь Эдип являл собой обобщенный, абстрактный образ, то царь Борис — живее, реальнее; это конкретное историческое лицо, а главное — образ психологически индивидуализированный и, следовательно, глубоко реалистический. Образ Бориса был дорог композитору, и концепция развития его душевной драмы сложилась у Мусоргского настолько крепко и прочно, что первая редакция оперы, заканчивающаяся сценой смерти Бориса как логическим заключением всей драмы, казалась автору убедительной и вполне совершенной и не допускала иных вариантов. (Только по ряду обстоятельств, о которых будет сказано ниже, стала необходимой вторая редакция, где опера заканчивается массовой народной сценой.)