Глава III. Выстраданные годы борьбы
Последняя часть цикла — «Над рекой» — по содержанию внутренно связана с «Элегией», но по характеру и по настроению совсем иная. Здесь нет бу-шеванья страстей, нет ни горестных жалоб, ни ожесточающих горделивый ум воспоминаний. Сосредоточенная самоуглубленность отрешена от жизненных бурь и житейской суеты. Это проникновенная песнь сердца, не знающего покоя и жаждущего покоя в минуту гнетущей безысходности, песнь завораживающая и содрогающая. Редкостной красоты мелодия —
витает в ночной мгле над плавным течением реки, серебримым луной. И кажется, все земные печали слились в певучем покое этой бесконечной мелодии, окутанной трепетным сиянием сумеречных гармоний на темном фоне мерного покачивания неподвижной тоники (триолевый ритм остинатного баса — своеобразное преломление баркарольности). Вся пьеса звучит в сфере одного лада (мелодический Cis-dur), пронизана одним неизменным ритмом; мелос парит и струится в переливах таинственных гармоний. Но страшен этот пленительный колорит тишины ночного созерцания. В «текучей неподвижности» музыки таится острое душевное волнение, застывающее в жутком образе немого страдания (тут слышится отзвук мотива смерти из «Элегии», ср. пример 126):
По глубине и силе выражения песнь «Над рекой» может быть сопоставлена с такими шедеврами трагической лирики, как «Двойник» Шуберта или «Ночь» Чайковского («Меркнет слабый свет свечи»). По своеобразию выражения она ни с чем не сравнима.
Цикл «Без солнца», изданный в 1874 году, прошел почти незамеченным. Современники не оценили это гениальное сочинение Мусоргского. Товарищи и друзья (даже В. Стасов) не проявили к нему большого интереса, противники ограничились обычными насмешками. Оно было забыто, и надолго. А впоследствии самоуверенно ограниченная критика, рассматривая цикл «Без солнца», придала ему ложное толкование идейной ущербности, пессимизма, покорного смирения.
Но не будем вспоминать нравоучительные сентенции придирчивых критиков, которые в каждом мрачном повороте музыки гениального композитора склонны усматривать упадочность, надрывность, иссякание творческих сил и т. д. Вспомним лучше мудрые и светлые слова Белинского: «В музыке гармония условливается диссонансом, в духе — блаженство условливается страданием, избыток чувства сухостию чувства, любовь ненавистию, сильная жизненность отсутствием жизни: это такие крайности, которые всегда живут вместе, в одном сердце. Кто не печалился и не плакал, тот и не возрадуется, кто не болел, тот и не выздоровеет, кто не умирал заживо, тот и не восстанет... Жалейте поэта или, лучше, самих себя: ибо, показав вам раны своей души, он показал вам ваши собственные раны; но не отчаивайтесь ни за поэта, ни за человека: в том и другом бурю сменяет вёдро, безотрадность — надежда...». Неисповедимы перепутья творческих порывов и стремлений в душе художника, всеобъемлющий дар которого чутко отзывается на все, что его радует и печалит, волнует и тревожит в живой действительности. Во всяком случае, полнота восприятия и воплощения правды жизни («где бы ни сказалась, как бы ни была солона...») есть признак богатства духовных сил художника, питающих идейную целеустремленность его творческих исканий и борьбы.
Таков был Мусоргский. Он не страшился темных сторон жизни, не прятался от них в маленьком мирке розового благополучия нейтральных чувств и чувствованьиц.
Обнажая горе, страдания, давящий произвол в окружающей действительности, исторгая «проклятия исконному злу», он обнаружил и раны своего сердца. «Ужас, потому что правда!» — невольно воскликнул он, рассказывая другу Стасову о своем трагическом положении. И эту ужасную правду он с захватывающей искренностью выразил в песнях «Без солнца», в самых печальных страницах своего «лирического дневника».