Глава II. Опера и народ
В первой картине Пролога Мусоргский сконцентрировал содержание двух сцен пушкинской трагедии: второй — Красная площадь и третьей — Новодевичий монастырь. Вместе с тем он усилил социальное звучание картины, внеся ряд новых эпизодов, предвещающих «азревание скрытого конфликта драмы.
При поднятии занавеса «народ толпится на площади» перед Новодевичьим монастырем. Голь, нищета, подневолье. Суровым отблеском музыки вступления освещено внутреннее состояние этой разноликой толпы, насильно согнанной сюда со всех концов Московии, чтобы бить челом Борису, просить его на царство... Из музыки вступления резким штрихом вычленяется мотив (противосложение песенной теме), словно искаженный тупостью насилия,— в воротах монастыря показывается пристав с дубинкой. «Мотив принуждения» — лаконичная и точная его характеристика:
Этого персонажа нет в означенных сценах Пушкина. Между тем в первой картине оперы ему отведена хоть и малая, но немаловажная роль. Он — слепое олицетворение полицейской власти, ненавистной народу. С самого начала, .в первом же эпизоде картины, появление пристава вызывает враждебную настороженность притихшей толпы. Свирепым окриком он понуждает ее, угрожая дубинкой, пасть на колени и слезно молить «боярина-батюшку» принять царство. Образ народа, забитого и униженного, звучит в заунывном хоре «На кого ты нас покидаешь...» (натуральный f-moll), мелодия которого интонационно родственна теме оркестрового вступления, а заключительные причитания («Отец наш...») заставляют вспомнить безысходно-печальный, стонущий рефрен «Колыбельной Еремушки» (клавир, стр. 5—7; ср. пример 69).
Примечательно, что в тексте хора имя Бориса не упоминается вовсе. Музыка стихийно выражает чувство подневольной тоски. Слова же обращены к «боярину-батюшке», а кто он, этот «кормилец-батюшка», которого прочат на царство,— народу неясно. И как тонко, психологически верно раскрывается все это Мусоргским в музыкально-сценическом развитии картины! Вот пристав отошел, смолкают причитания, завязывается беседа. В толпе выделяются отдельные фигуры и группы мужиков и баб, метко очерченные интонационной характерностью народного говора. Они пытаются выяснить смысл происходящего. Группа мужиков обращается к рослому парню: «Митюх, а Митюх, чево орем?» — Митюх: «Вона! почем я знаю!».— Другая группа мужиков (рассудительно): «Царя на Руси хотим поставить!». Тут в разговор встревают бабы, и простодушная беседа наполняется бойким гомоном, терпким народным юмором, шумными препирательствами (клавир, стр. 8—11). Снова показывается пристав, снова звучит «мотив принуждения», и толпа застывает в «прежней неподвижности». Размахивая дубинкой, пристав злобно напирает на толпу. И после кратких реплик народа — и жалобных и насмешливых («Не серчай, Микитич, не серчай, родимый! — Только поотдохнем, заорем мы снова.— И вздохнуть не даст, проклятый») — возобновляется хор с причитаниями «На кого ты нас покидаешь...» (теперь в fis-moll — квинта к cis, основной тональности картины). Хор звучит «во всю мочь», словно подхлестываемый остинатной ритмической фигурой «мотива принуждения» (в оркестре). Толпа голосит ожесточенно, с завываниями, переходящими в «великий вопль» (клавир, стр. 14—18). Внезапно все обрывается появлением думного дьяка Щелкалова.
Его обращение к народу характеризует музыка, исполненная скорбной торжественности (es-moll — Es-dur). Это речь «вестника» в трагедии, сознающего и важность момента и неутешительность своего сообщения. «Неумолим боярин... Печаль на Руси безысходная...». Эмоциональная сдержанность музыки монолога усиливает внутреннюю напряженность ее медлительного развертывания. Интонационно-гибкий речитатив Щелкалова оттеняется сумрачными гармониями сопровождения. На словах «Ко господу сил припадите...» в оркестре возникает и разрастается скорбная мелодия — предвестье драмы Бориса:
Молитвенно-просветленное заключение монолога («и озарит небесным светом...», Es-dur) усугубляет чувство смутной тревоги. Народ в недоумении (ремарка Мусоргского).