Глава III. В кружке, в «коммуне» и наедине с самим собой

Не одною только любознательностью, не только желанием и в просвещении стать с веком наравне объяснялось настойчивое обращение Мусоргского к передовой науке. В нем крепло убеждение, что подлинное развитие искусства, воплощающего правду жизни, побуждается стремлением к истине в познавании бесконечной жизни. Из этого убеждения и возник позднее горделивый девиз Мусоргского — К новым берегам безбрежного искусства. Жизненные наблюдения и впечатления, столь разнообразные и часто разноречивые, занятия в кружке, упражнения в композиции, поиски и находки увеличивали сумму приобретаемых сведений; он добивался неизмеримо большего знания. Мысль, устремленная «к новым берегам искусства», искала опоры в науке, и прежде всего в науке «о человеке и человеческой природе», что вполне понятно, ибо именно человек был всегда в центре внимания Мусоргского-художника.

Деятельная работа ума, совершенно свободная от умозрительности, способствовала постижению внутренних, глубинных связей жизни — искусства — науки, открывая дальние горизонты зарождавшимся планам, новаторским замыслам Мусоргского. И в осуществлении этих замыслов, несомненно, важную роль сыграло разностороннее развитие его ума, осмыслившего самобытную силу его могучего таланта. Характерно, что сам Мусоргский в Автобиографической записке подчеркнул «строго научное направление своей мозговой деятельности». Тем более удивительно, что никто из биографов композитора не придал этому серьезного значения.

Живой, острый, проницательный ум светился и в письмах Мусоргского к друзьям, и в непринужденных беседах и спорах, к которым так влекла его врожденная общительность натуры. Недаром он заметил как-то: «не толкайся я, без спросу, во всякий мало-мальски интересный спор или путную беседу — не быть бы мне...». Делясь впечатлениями, развивая свои мысли в беседе, углубляя и отстаивая их в споре, Мусоргский внутренно проверял себя — тут постепенно вырабатывалась самостоятельность его суждений. Нетрудно представить себе разнообразие этих бесед (и по содержанию, и по характеру), зная обширный круг знакомств и связей Мусоргского в шестидесятые годы. Он близко общался с деятелями искусства, литературы, науки, с не меньшим интересом посещал кружки демократически настроенной студенческой молодежи.

Он любил их среду, их непринужденные шумные встречи, на которых смело ставились и с юношеской горячностью обсуждались острозлободневные вопросы — этические, эстетические и политические. Еще в 1861 году, будучи в Москве, он сблизился с одним из таких кружков, о чем радостно сообщал Балакиреву: «Я окружен здесь весьма приличными личностями,— писал он,— все бывшие студенты, малые живые и дельные... и приятно беседовать с ними; но Иерихон; эти люди составляют в Москве как бы отдельный кружок,— впрочем, хорошие люди везде в стороне...»

Балакирев весьма неодобрительно отнесся к сближению Мусоргского с разночинной молодежью, обвиняя его в склонности к «ограниченным личностям» и досадуя, что опять он «вязнет» и опять придется его «вытаскивать». В ином случае Мусоргский, привыкший выслушивать наставления Балакирева, быть может, сдержал бы себя. Но тут за личной обидой он почуял горечь идейных разногласий. И не стерпел — ответил горячей, неожиданно резкой отповедью. «Скобки, в которых вы меня задеваете, насчет моего влечения к ограниченным личностям,— писал он,— требуют одного ответа: «скажи мне, кого любишь, я скажу, кто ты таков».— И так логично — я должен быть ограничен.— Но Устимович сильно развитая личность, притом крайне образованная и талантливая. Щукарев, с которым я живу, умный, развитой и вместе с тем оригинальный человек; 2, 3 бывших студента — малые весьма симпатичные по мозговому отделу — как меня достает дышать атмосферой этих людей и обратно их — моей атмосферой — не постигаю, судя по-вашему, из опыта, выведенному мнению о склонности моей к ограниченности (опыт потому, что мы пять лет знаем друг друга).— Произведение мое (Речь идет о Симфонии D-dur), без сомнения, встретит предубеждение с вашей стороны, это естественно потому, что вас мутит образ действий моей личности.—

Насчет того,— продолжал Мусоргский,— что я вязну и меня приходится вытаскивать, скажу одно — если талант есть — не увязну, если мозг возбужден — тем более, а если ни того, ни другого нет — так стоит ли вытаскивать из грязи какую-нибудь щепку.—... Во всяком случае знаю одно, письмо ваше — побуждение досады ошибочной, потому что пора перестать видеть во мне ребенка, которого надо водить, чтобы он не упал».

← в начало | дальше →