Глава II. Новое время
Мало кто знал, однако, что она же и отставила Рубинштейна, что ее благочестивыми стараниями группа профессоров консерватории направила в 1866 году соболезнующий адрес государю с изъявлением верноподданнических чувств в связи с покушением Каракозова, за что царь трогательно благодарил Елену Павловну. Мало кто знал, что она же, предав остракизму Балакирева, приказала одному из сановных деятелей Русского музыкального общества «вырвать с корнем прежнее направление».
Синодик ее «благодеяний» подобного рода был обширен. Она умела обласкать послушных, не гнушаясь ни лестью, ни подкупом, но не упускала случая жестоко разделаться с непокорными.
«Вырвать с корнем прежнее направление...» — приказ, достойный бича щедринской сатиры! Уничтожить или отменить передовое движение русской музыки, конечно, не удалось. Это было вне предела возможностей реакции. Но принимались все меры, чтобы его скомпрометировать и обессилить, рассеять его влияние, воспрепятствовать даже просветительской деятельности Бесплатной музыкальной школы (тут дело доходило до прямого давления на крупных артистов, выражавших желание участвовать в концертах Школы). И это, хоть частично, увы, удавалось. То, что было невозможным в начале шестидесятых годов, становилось возможным во второй половине и особенно к концу десятилетия. Картина изменилась.
Стоит вспомнить складывавшуюся в те годы общественную обстановку со всеми неожиданно возникавшими в ней контраверзами, чтобы понять, как трудно завоевывалась дорога передовому движению русского искусства, когда, по горько-ироническому замечанию Чайковского, даже склонность к национальной музыке считалась запрещенною.
Трудности усугублялись неорганизованным, стихийным характером движения, в котором все заметнее выявлялись свои внутренние течения — и параллельные, и противоречивые. Деятельность кружка, энергично выступившего в начале шестидесятых годов под лозунгами народности и жизненной правды национального искусства, несомненно, отвечала интересам и чаяниям прогрессивно мыслящих музыкантов и в той или иной форме, сознательно или интуитивно (чаще интуитивно) поддерживалась ими. Но организовать и возглавить движение кружок начинающих композиторов, естественно, не мог.
Разобщенность сил музыкальной общественности, порождавшая колебания и разногласия, все более усложняла обстановку, и без того напряженную. Объективно разобраться в ней далеко не всегда умели даже такие крупные деятели, как Серов и Даргомыжский. Тактика же руководителей кружка — Балакирева и Стасова — не отличалась ни строгой последовательностью, ни тою гибкостью, которая способствовала бы тесному сплочению всех прогрессивных сил русской музыки. Сюда вторгались еще диссонирующие мотивы личных недружественных отношений, обострявшие рознь, которая, вестимо, поощрялась и раздувалась реакционными чиновниками, приставленными к искусству. Рознь, порой переходившая во вражду, создавала искусственные помехи непосредственному творческому взаимодействию передовых художников. Связи кружка с виднейшими, близкими по направлению деятелями русской музыки носили характер переменчивый, непрочный.