Знаменательные встречи
В один из зимних вечеров 1856/57 года в Петербурге, в квартире Александра Сергеевича Даргомыжского на Моховой улице, происходило очередное собрание музыкального кружка.
Здесь всегда присутствовало много певцов — любителей и любительниц пения, которым Даргомыжский охотно давал бесплатные уроки. Посещали кружок и композиторы: Титов, Соколов, Вильбоа. Изредка заглядывал Серов — тогда уже известный музыкальный критик, будущий автор опер «Юдифь», «Рогнеда», «Вражья сила»; наведывался порой знаменитый Петров — артист русской оперы, друг Глинки, первый исполнитель партии Ивана Сусанина. Здесь можно было встретить кое-кого из капельмейстеров, драматических актеров, а то и просто хороших знакомых Даргомыжского, которых привлекала возможность послушать музыку.
На вечерах много пели, играли в 4 руки, а после ужина, случалось, танцевали, шутили или разыгрывали веселые сценки. Обстановка была самая непринужденная.
Хозяин дома, в молодости — завсегдатай петербургских салонов, известный в аристократических кругах как отменный пианист и автор многочисленных романсов, теперь, когда ему было за сорок, вел замкнутый образ жизни. Помимо членов своего домашнего кружка, он почти ни с кем не встречался, редко выходил, а со знатью и официальными заправилами петербургской музыкально-театральной жизни не желал иметь ничего общего.
Отчуждение от высшего света подготавливалось постепенно, но окончательным толчком послужило потрясение, пережитое совсем недавно: новая опера Даргомыжского на сюжет Пушкина — «Русалка» — прошла неудачно и не имела успеха. Значительная доля вины падала на дирекцию императорских театров, которая не сочла нужным тщательно подготовить премьеру. На постановку оперы русского композитора поскупились, в то время как на постановки модных итальянских опер с участием знаменитых итальянских певцов тратились огромные средства. Впрочем, на спектакле и публики-то было немного: слушать русскую музыку и русских артистов у аристократов считалось чем-то чуть ли не неприличным!
Как презирал оскорбленный композитор эту невежественную знать с ее самомнением, слепым преклонением перед всем заграничным и полным равнодушием к судьбам родного искусства!
«Я не намерен снизводить для них музыку для забавы», — писал он своей любимой ученице. Его идеалом в музыке были искренность, правдивость, глубина чувства, верное воспроизведение человеческих характеров. И при всем том — простота выражения, никаких внешних эффектов! «Русалка» — значительная веха на этом пути. Сколько любви и силы чувства вложил Даргомыжский в это свое детище! Сам Глинка, старший друг, гений русской музыки, знакомясь с отрывками еще только сочинявшейся оперы, не мог в особо драматических местах сдерживать слез...
Теперь Глинка далеко, в Берлине. Его тоже затравили царедворцы и тупые, продажные писаки. И его опер, особенно изумительного «Руслана», не захотели признавать законодатели столичной моды. Он вынужден был уехать. Кто знает, придется ли еще свидеться...
Даргомыжский решил никогда более не сочинять опер. Лучше писать романсы, дуэты и другие мелкие вещи, которые можно исполнять в домашнем кругу. Пусть подтрунивают над его занятиями с певицами-любительницами. Конечно, большинство этих барышень, выйдя замуж, погрузится в светскую жизнь, забудет о музыке. И все же он счастлив, что встречается с ними. Он заставляет их работать над такой манерой исполнения, которая завещана еще Глинкой. Он добивается от них простоты, естественности, задушевности. А главное — он увлечен развитием тех принципов, которые составляют отличительную особенность русской школы пения. Вот важнейшая из них: соединение широкой, задушевной распевности (она идет от народной песни) с выразительной подачей слова, с перенесением в музыку разнообразнейших интонаций русской речи.